Свидетель фашистской оккупации Ставрополя рассказал, как город жил по немецкому времени
Сегодня о том, как жили на Ставрополье во время немецкой оккупации 1942–43-го годов, помнят только старики. Краевед Герман Беликов застал это время в детском возрасте. Он рассказал о том, как за сравнительно небольшое время немцы успели не только сменить таблички с названиями улиц, открыть кафе с джазом, но и вернуть городу его старое название.
– С 1935 года Ставрополь носил название Ворошиловск в честь военачальника, и оккупировавшие его фашисты переименовали краевой центр обратно, — вспоминает Беликов. — Потом власти оставили старое название. 3 августа 1942 года немецкие войска беспрепятственно вошли в Ворошиловск, перед этим подвергнув его бомбардировке. Погибло много мирных жителей ( “при этой бомбардировке погиб мой дед» (mmisha), были разрушены здания, железнодорожный вокзал, нефтехранилища. Перед захватом города немцами чекисты устроили «зачистки» во всех тюрьмах. Часть заключенных увели этапами, и судьбы их неизвестны. Меньшую часть, как правило, «политических», расстреляли, трупы их валялись во внутренней тюрьме НКВД, городской тюрьме, куда с приходом немцев в поисках своих ходили жители города. И я мальчиком видел эти трупы.
Несмотря на многочисленные заверения высших военных чинов и первого секретаря крайкома партии Суслова, что немецкий сапог не ступит на священные земли Кавказа, все оказалось ложью. Оборонять Северный Кавказ было просто некому. Об этом позже писал генерал Тюленев: «После сдачи Краснодара по сути некому было вести бои с наступавшим противником. Немцы беспрепятственно продвигались в направлении Ставрополя, Черкесска, Минеральных Вод, Пятигорска, Нальчика».
– Война — войной, но люди продолжали жить, и им хотелось нормальной жизни. Насколько тяжело пришлось жителям Ставрополя?
– Немцы сразу поменяли многое в городе, и даже часовой пояс, чтобы мы жили по берлинскому времени, стрелки перевели на час назад. Также они потребовали сдачи всего оружия и ввели комендантский час с 19 часов до 5 утра, за невыполнение которого грозили расстрелом. За соблюдением нового порядка в городе помимо гестапо, абвера и «кавказской роты» непосредственно отвечал комендант города обер-лейтенант Шеффнер и его помощник лейтенант Лох. Располагались они в здании по Германскому проспекту 11 (сейчас это проспект Октябрьской Революции, Дом офицеров). Вторым отделом полиции заведовал гроза городского базара некто Овсянников, по своей инициативе, но не без одобрения немцев, поставивший на том базаре виселицу. Правда, она предназначалась для уголовных элементов, которых за время оккупации оказалось лишь двое.
– Кто работал в этих структурах?
– В полицию принимались все желающие, прошедшие собеседование, и в первую очередь те, кто раньше подвергался политическим репрессиям. Первым бургомистром стал инженер Кривохатский. Как вспоминали старожилы, жившие с этим человеком в одном дворе на улице Комсомольской, за все время бомбардировки города они все вместе сидели в большом дворовом подвале, и он всем просил говорить, что его нет дома. На следующий день, одевшись в лучший костюм и захватив кожаный портфель, со словами «немцы — культурный народ», куда-то ушел, к вечеру соседи узнали, что он стал бургомистром города, а через неделю переехал в какой-то большой дом, но проработал на этой должности недолго.
Одним из первых распоряжений управы была регистрация всех жителей города в созданных полицейских участках, одновременно приписывалось всем явиться на свои рабочие места, а безработным — прийти на созданную немцами биржу труда. Гитлеровцы начали насаждать свой новый порядок, как, кстати, и на всем Северном Кавказе. Район этот они думали превратить в сырьевой придаток Третьего рейха с развитым агропромышленным производством, одновременно благодаря курортам Кавказских Минеральных Вод и красивейших гор хотели тут сделать вторую Швейцарию для немцев.
– Известно, что они расстреливали душевнобольных и евреев, как и на всех оккупированных территориях, это происходило показательно?
– Нет, все делалось скрытно. По их задумке, кормить «высшую расу» должно было лояльное к нацистам местное население. По мере возможности, сытое и работоспособное, очищенное от большевиков, уголовников и евреев. Что касается местного «туземного населения», как гитлеровцы именовали горские народы, то после окончания военных действий оно подлежало полному уничтожению. Но при этом в предгорья Кавказа доставлялись газеты и листовки, мол, здравствуй свободный и трудолюбивый народ. «Горец, у тебя теперь есть своя власть, твои права охраняет германская армия. Люби эту власть, люби германского воина, который, как орел, перелетел снеговые горы», такие листовки я неоднократно видел.
Генерал-полковник фон Клейст обратился к своим солдатам и офицерам, чтобы они ни в коем случае не посягали на честь и достоинство женщин Кавказа, уважали местные традиции. На Кавказе им не только запрещались противоправные действия, но и противопоставлялись понятия русский и большевик. И в Ворошиловске не было открытых грабежей населения за редким исключением в виде карательных акций.
– В чем выражался новый порядок?
– Немцы дали разрешение на открытие частной торговли, базаров, церквей, социальных и культурных учреждений. Мне запомнилось, как по бывшему проспекту Сталина медленно ехали несколько открытых машин с громкоговорителями, из которых неслась бравурная музыка. Машины были украшены немецкими знаменами и цветами, в кузовах находились картонные ящики с детскими игрушками, эрзац-конфетами и портретами Гитлера, которые раздавали всем желающим хорошо одетые мужчины и женщины. А их кинооператоры снимали все.
– А когда поменяли названия улиц?
– Названия мешали наведению нового порядка. Они напоминали о прошлом, о коммунистах, о старых хозяевах. В газете «Русская правда» от 13 августа 1942 года появилась статья, мол, при большевистской власти все улицы были переименованы на советский лад. Отделу благоустройству города стоит позаботиться о скорейшем их переименовании. Проспект Сталина — в Главный, проспект Ворошилова — в Германский, Ленина — в Большую улицу, площадь Ленина — в Большую площадь, Комсомольская — 3 августа, в память о дне захвата города. Лишь 19 октября 1942 года городская управа решила изготовить железные таблички, которые развесили по городу. Немцы вернули много старых, дореволюционныых названий: переулок Европейский, улица Гимназическая, Мещанская, Верхнебазарная, Фабричная, Невинномысская, Черкесская, Михайловская, Архиерейский переулок. Это нововведение принесло неразбериху, потому как молодежи было сложно переориентироваться, они не помнили старых названий.
– Как вы тогда жили?
– Все жили по-разному. Кто-то жил неплохо, а кто-то — совсем плохо. Немцы, живущие в нашем доме, говорили: мы прошли по всей Европе, но такой нищеты как в России не видели нигде. Нет, они не говорили, что страна нищая, нищим им показался именно народ. А я думаю, что в сравнении с голодом 20-х годов, то было терпимее.
Городская управа решала, чем накормить людей, в местной типографии быстро отпечатали продовольственные карточки, по ним рабочие специалисты фабрик, больниц, школ и других учреждений могли получать в день от 500 до 800 граммов хлеба низкого качества. Иждивенцам и детям — по 300 граммов. Позже объемы хлеба по карточкам увеличились до 2,5 кг в неделю. Рабочие и служащие получали зарплату от 400 до 800 рублей. При этом на рынках цены были такими. Хлеб за 1 кг — от 7 до 20 рублей, колбаса копченая 1 кг — до 70 рублей, гречка пуд — 350 рублей, картофель — 6 рублей за килограмм, рис — 500 рублей за пуд.
Многие продукты попадали на базары после погромов в городе, развалов колхозов и совхозов. В первые дни оккупации немцы сквозь пальцы смотрели на грабежи магазинов и складов, и так люди запасались. Начавшая выходить в городе оккупационная газета «Русская правда» опубликовала разрешение на свободную торговлю, открытие ресторанов, комиссионных магазинов, ларьков, мастерских, студий фотографии, портняжных мастерских. Для этого надо было зарегистрироваться в управе и подать заявление об аренде помещений. Немцы разрешили горожанам собирать большой урожай фруктов за городом. Возвращаясь из отпуска, немецкие солдаты привозили в Ворошиловск от французских духов и чулок до португальских сардин и рейнского вина. Изредка местные полицаи устраивали на базарах облавы, кого-то хватали и уводили. Между тем немцы не бескорыстно разрешили предпринимательство, всех обкладывая налогами. Всем, кто имел коров, ежедневно надо было сдавать 2 литра молока в день, каждый четвертого забитого поросенка и птицу забирали немцы.
Жизнь в нашем старом доме сладкой не назовешь. Никто не работал, поэтому нам базары были недоступны. Мой папа где-то купил мешок сырых семечек, мама их жарила, а я продавал на улице. Покупателями были как гражданские, так и немецкие офицеры, гулявшие вечерами по проспекту. При этом семечки немцы называли «сталинским шоколадом». Нашим основным продуктом питания была кукуруза. Зерна толкли в ступах, делали кукурузные лепешки либо суп. Стоявшие в нашем доме немцы, а это целая часть, подкармливали дворовых мальчишек остатками обедов. Конечно, все это было ими украдено во вчерашних колхозах.
Многие вспоминают, как бесцеремонно заглядывали немцы в дома, открывали кастрюли и смеялись. Некоторые офицеры, особенно те, у кого на родине остались дети, угощали местных. Один такой офицер, он был датчанином, сыном рабочего, учился в Германии, не хотел воевать. И все к нему симпатией прониклись, и не из-за продуктов, нет, конечно. Он был таким же, как и мы — жертвой войны.
Особенно вороватыми были румынские солдаты, которые тащили все подряд. На них люди пожаловались в немецкую комендатуру, и патруль быстро возвращал награбленное. Они и русских жестко наказывали за воровство. Пацаны узнали, что немцы перед рождеством начали получать посылки, их привозили на машинах в бумажных пакетах. Свалив пакеты у дверей своей почты, они в здании оформляли документы, и ребята, взяв ведра, вспарывали пакет, хватали, что попадалось, бросали в ведро и убегали. Набор посылок был стандартным. Это пачки печенья, шоколад, сигареты, зажигалки, открытки рождественские. Однажды немцы схватили одного из наших, так избили, что мы думали, до смерти, еле выходили. Ни с кем не церемонились.
– А образовательная сфера как-то изменилась при оккупантах?
Основная масса города жила в нищете, и чтобы решить продовольственную проблему, предпринимались шаги по возрождению сельскохозяйственного производства. Были открыты Ставропольский сельскохозяйственный институт, Пятигорский, Георгиевский и Александровский сельскохозяйственные техникумы. Учеником академика Вавилова была открыта селекционная станция. Отдел образования при горуправе начал «онемечивать» детей, но как показало время, учителя всеми силами сопротивлялись планам гитлеровцев, напротив вселяли в детские души патриотическое и русское. Они требовали, чтобы дети в своих учебниках заклеивали бумагой всех советских вождей, потом в школах появился батюшка с крестом, стали изучать и закон Божий. С учителями же мы тихо-тихо пели советские песни. В городе было открыто 8 начальных школ, намечалось открытие гимназий.
И все же в городе действовал центр культуры и образования, который способствовал сохранению российской истории и русского языка, там же была библиотека. То был старый двухэтажный каменный дом со стилизованными якорями на фасаде. Нижний этаж дома занял немецкий ресторан, а верхний оставался библиотекой. Гитлеровцы понимали, что это островок русской культуры, поэтому перед бегством подожгли здание, но люди сумели погасить пламя. Также был спасен и краеведческий музей, архивы дореволюционного Ставрополя. Открыты были залы зоологии, геологии, археологии и этнографии, истории дореволюционного периода. Готовилась к открытию картинная галерея, в том числе. Между тем санитарное состояние самого Ворошиловска к новому году приближалось к критической отметке, службы по санитарной очистке города бездействовали и лишь ранние морозы не дали вспыхнуть эпидемии.
– Сохранилась какая-то культурная жизнь, или все сидели по домам, стараясь не выходить лишний раз на улицу?
– Перед захватом Ворошиловска из города уехал драматический театр имени Ленина, но на железнодорожной станции Георгиевска артисты попали под бомбежку и, бросив весь реквизит, добирались до Баку как могли, а часть решилась вернуться. Само здание театра пострадало. Но актеры решили продолжить свою театральную деятельность, сцену устроили в фойе театра, там же расположили и зрительный зал, так как основной мог обвалиться. Артисты создали молодежную театральную студию. 1 ноября 1942 года состоялось первое театральное представление в оккупированном городе, оно обрадовало людей, разнообразило их жизнь. Пьеса Островского «Праздничный стол после обеда». Был аншлаг, и на представлении не было немцев, что всех радовало. Также здесь вступил неизвестно как попавший в оккупированный Ворошиловск коллектив украинского театра с постановками «Ой, не ходи, Грицю, тай на вечерницы», «Запорожец за Дунаем». В театре варьете в бывшем особняке купца Зарифьянца выступали акробаты, жонглеры, бальные танцы, дрессировщики животные, можно было исполнявших запрещенные романсы «Белой акации гроздья душистые», «Гори, гори, моя звезда». Но в варьете ходили одни немцы.
На бывшей Армянской улице начал работать Театр эстрады и цирка, где выступал джаз-банд под руководством виртуоза Виталия Барышникова, который затем ушел с немцами в Одессу, где играл в знаменитом одесском театре, затем в Праге. Потом был захвачен Красной армией и, получив срок, продолжал играть в джазовом лагерном коллективе Цфасмана, которые обслуживали начальство всего ГУЛАГа.
До оккупации было 2 стационарных кинотеатра «Октябрь» и «Гигант». Немцы дали им название «Освобождение» и «Солдатское кино». В бывший октябрь ходили и немцы, и жители города, там шли старые советские фильмы, такие как «Волга-Волга», «Дети капитана Гранта», «Дубровский». Перед началом шла немецкая кинохроника и сюжеты о жизни в Германии, которые выглядели очень красиво. Еще крутили ленты о зверствах сталинского режима, но свои зверства они предпочитали не показывать. В «Солдатское кино» ходили только офицеры, вход — по спецталонам.
– Отступая, город хотели уничтожить, что им помешало?
– Им ничего не помешало, разве только мороз. Уничтожили они достаточно. Гитлеровцы хотели превратить Ставрополь в пепелище. Первым запылало здание бывшей Александровской женской гимназии, здесь у них располагались штабные службы. Пожар начался за несколько дней до ухода из города, при этом немцы делали вид, что происходит это не по их вине. Выносили они папки с документами, стулья, столы и даже железные кровати, на которые складывали белый хлеб и круги сыра, колбасы. Именно это я навсегда запомнил. Этим пожаром немцы хотели вызвать реакцию у жителей города, которые ничего, кроме любопытства, не проявили. И уже потом отряды поджигателей и подрывников принялись за грязную работу. Сегодня трудно установить, в какой очередности взрывались или сгорали здания города. Огонь лизал оконные проемы, стараясь забраться внутрь. Из домов выносили самое ценное и складывали на улице. Вещи сразу заносило снегом. Не было у людей ковров, шуб и хрусталя, а остаться без ватника или керосинки было бы слишком большой утратой. Забравшись на крышу дома, мы видели, как огромной свечой горела восьмая школа, где у немцев еще вчера был госпиталь. Горели склады уже взорванного железнодорожного вокзала и депо, тяжелый взрыв прошел волной над городом — подорвали большую Гулиевскую мельницу, на воздух взлетела часть третьей школы. Взрывы превратились в канонаду, которая не утихала до 20 января. Взорваны или сожжены все промышленные предприятия, больницы, школы, высшие учебные заведения, почтамт, театры. При этом гитлеровцы не тронули все пять ими открытых православных церквей.
– Что происходило после того, как фашисты ушли?
– Сюда вслед за представителями местной власти начали возвращаться и те, кто бежал из города до прихода немцев. Как правило, это были представители той же, но более мелкой советско-партийной номенклатуры, представители еврейской национальности. По отношению к горожанам, пережившим оккупацию, люди эти вели себя по-разному. Какая-то часть сочувствовала горожанам, другая, в основном номенклатурная, проявляла недоброжелательность и даже враждебность. Во всех служебных личных делах граждан страны появилась новая графа: «был ли в немецкой оккупационной зоне, на работах в Германии, в лагерях и т.д.» И если был, то это становилось своеобразным клеймом на всю оставшуюся жизнь. С этим клеймом уже нельзя было поступить в престижное учебное заведение, в военное училище, на партийно-советскую работу.